Большинство говоривших на радио «Радонеж» об отце Матфее пели у него в хоре, или работали с ним, или же просто являются музыкантами. Мне же хочется поделиться впечатлениями именно как молящегося, потому что Господь сподобил меня долгие годы молиться под клиросом (как я иногда шутил, я «профессиональный молящийся», хотя и непрофессионально молюсь).
Впервые в Лавре я оказался в 1989 году на Всенощном бдении под память всех святых Земли Российской. От той службы осталось три наиболее ярких впечатления. Понятное дело, что Лавра, особенно Лавра тех лет, производила неизгладимое и очень глубокое впечатление. Три момента особенно остались в памяти. Первое – это стихиры на «Господи, воззвах»: я думал, что они никогда не закончатся, потому что, пользуясь языком устава, они исполняются «на десять», то есть десять стихир поется на «Господи, воззвах» плюс стихира на «Славу» плюс стихира на «И ныне». Так вот, каждая стихира, кроме Богородична, исполняется с канонархом, получается не на десять или двенадцать, а на двадцать три. И конечно, для меня, еще школьника тогда, это было серьезным испытанием. У нас на приходе стихиры исполняли тоже на восемь — на десять, но без канонарха. Второе впечатление – это стихиры всем русским святым. Они исполнялись уже без канонарха, но та сила, та красота, которая заключалась в этих стихирах, произвела на меня тоже неизгладимое впечатление. Очень поражало проникновение в смысл текста самих поющих. Это черта, которая была присуща хору всегда. Возможно, я кого-то обижу, но, по моим наблюдениям с конца 90-х, к сожалению, эта внимательность к слову, это проникновение в слово стало у певчих падать.
Сам отец Матфей был не только музыкантом, он, в первую очередь, был богословом. И, по моему глубокому убеждению, каждый настоящий регент должен быть хорошим богословом. Здесь богословское академическое образование отца Матфея сыграло свою положительную роль. Отец Матфей, повторяя старые песнопения, разучивая новые, всегда обращал внимание на слово. Это принцип всей его работы.
Также эти стихиры поразили своим размахом, потому что годом раньше, в 1988 году, я впервые услышал отца Матфея на пластинках у своей двоюродной бабушки. Впечатление было тоже потрясающим, неизгладимым, пока бабушка не положила конец моим прослушиваниям. Но все-таки на пластинки, мне кажется, отец Матфей писал более сдержанно, чем делал это за богослужением. В качестве примера могу привести песнопение «Достойно есть», исполняемое на Литургии (оно называется Старо-Симоновское). Если на пластинке отец Матфей делает какой-то акцент на словах «Бога Слова рождшую», самых главных словах этого песнопения, то на Литургии выделение этих слов было всегда куда больше.
И третье впечатление – это ирмосы, точнее, катавасия. Вот левый клирос спел ирмос, и началось обычное «брожение» во время канона, начался шум (усилителей звука тогда не было), в котором чтецы терялись, хотя тогда монахи с мощными голосами читали канон. Мы с тетей пошли читать записочки: для того, чтобы подать сорокоуст в Лавре, нужно было написать сорок записочек. И вот мы в углу, по иконой мученика Трифона, пишем записочки, и вдруг…все пространство Успенского храма заполняет звук – звук правого клироса, который поет катавасию. От первого аккорда до последнего этот звук был полным, насыщенным, с полной самоотдачей ребят (семинаристов, певших у отца Матфея). Эта черта тоже всегда была присуща хору отца Матфея, и это мы, молящиеся, всегда ощущали. Отец Матфей никогда не позволял хору, даже на самых, казалось бы, будничных службах, петь без самоотдачи. Он сам постоянно трудился в полную силу и требовал этого от хора. Расслабиться на его службах нельзя было никогда. И в этом смысле у отца Матфея не было праздничных и непраздничных служб, для него каждая служба была праздником.
Вспоминаются также спевки, когда добрые полсотни ребят выходят с колокольни, все уставшие, «выжатые», а ведь этой «сокодавкой» был один человек. И спевки, Всенощные бдения были почти всю неделю, то есть почти всю неделю вечером – или спевка, или Всенощное бдение. А наутро после Всенощного бдения – ранняя Литургия смешанным хором, и, если это не воскресный день, то уроки, если воскресный, то поздняя Литургия однородным мужским составом, — и все под управлением отца Матфея.
Еще меня поразило, что после службы, даже после таких служб,как на Страстной седмице, он приходил и делился впечатлениями о службе с мамой – что спели неудачно, что удачно. А ведь не секрет, что нередко, когда мы приходим со службы, хочется лечь и уже ничего не слышать, не говорить. Я к тому, что работоспособность отца Матфея была просто уникальной.
Я сказал, что вспоминаю спевки, но ведь я никогда не пел в хоре отца Матфея. Дело в том, что в Семинарию я пришел в 91-м году, и тогда все жили пением, все говорили о пении, все хотели петь, едва ли не все хотели попасть в хор к отцу Матфею — певческой была общая атмосфера. И если два или три студента встречались где-то в коридоре или за чашечкой чая, и если они пели у отца Матфея, то их разговор был только об отце Матфее. Иногда говорят «Что вы так часто говорите об отце Матфее, вот отец Матфей, отец Матфей…?» Да о нем всегда много говорили, о нем и при жизни студенты постоянно говорили – тот, кто пел или как-то соприкасался. Но, конечно же при жизни отец Матфей никогда бы не позволил говорить о нем по радио. И сколько кассет он собственноручно сломал, сколько камер он облил водой (благо, вода была у него на клиросе)… Поэтому, это было всегда, и причина такого повышенного интереса к отцу Матфею, как кажется, не только исключительно в нем самом, но в том деле, которому он отдал всю свою жизнь. Причина в созданном им лаврском пении, дерзну сказать, в созданном им лаврском богослужении.
Все прекрасно помнят, что в советские годы невозможно было по-настоящему проповедовать, невозможно было издавать богословскую литературу, но можно было по-настоящему молиться. Богослужение было главной проповедью. И вот, Господь воздвиг пророка и, не побоюсь сказать, апостола в советские годы для проповеди христианства. Отец Матфей и был этим апостолом, не зря его назвали в честь апостола Матфея, потому что лаврское богослужение было в то время одной из самых сильных проповедей. Вы входите в храм и, с первой же минуты, забываете все, что было до этой минуты, возноситесь в какие-то умопостигаемые сферы. В Лаврском богослужении было прекрасно и органично все. Никто никогда не жаловался на ее продолжительность, потому что эта продолжительность была незаметна: все настолько проникались и пением хора, и общим строем лаврской молитвы, что забывали обо всем на свете. И самой главной чертой этого пения была молитвенность. Лаврский репертуар, характер лаврского пения проверен на опыте молящихся. Это, мне кажется, самый главный критерий того, правильно или неправильно поет хор. У преподобных Иоанна и Варсонофия есть такой вопрос: «Почему некоторые отцы Церкви ошибались в иногда в некоторых богословских вопросах?» — И Варсонофий и Иоанн дают такой ответ: потому, что принятое от своих учителей они не проверили в молитвенном опыте. Так вот, лаврское пение, которое создал отец Матфей, проверено в молитвенном опыте. В первую очередь, в молитвенном опыте самого отца Матфея, ведь не нужно забывать, что он был монахом. А, во-вторых, в молитвенном опыте братии монастыря и огромного количества лаврских прихожан.
Иногда приходится слышать, да, мол, лаврское пение – это хорошо, но это монашеское пение, и так нельзя петь, например, в кафедральных соборах. Мне кажется, это глубоко ошибочное мнение. Нет никакого монашеского и немонашеского пения. Может быть монастырское или приходское богослужение, но пение всегда должно быть молитвенным, каким оно было в Лавре. В качестве иллюстрации приведу опыт одного студента. Он сейчас является студентом Московской Духовной Академии, но ром он из Петербурга, и как житель этого города, он в школьные годы ходил в петербургские храмы и там молился. Как студент, он не поет ни к каком хоре, так как не отличается большой музыкальностью, но молится в Лавре. Полтора года назад, вернувшись с зимних каникул, он жаловался, что «обошел пол Питера, и не мог молиться». И это говорит человек, молившийся в Лавре в 2000-ные годы, когда отец Матфей почти не занимался со своим хором. После того, как случилась болезнь в 1998 году, болезненность его увеличивалась, и с хором он работал все меньше и меньше. Хор продолжал двигаться на той мощной инерции, которую отец Матфей сообщил ему в предыдущие годы.
Несколько слов о еще одной черте лаврского богослужения. Профессор Мартынов на лекциях нам об этом говорил, потом писал в своей книге, что наше богослужение похоже на калейдоскоп. Мы в пределах одной вечерни исполняем произведения разных эпох, разных авторов. Тут у нас звучит Дегтярев, тут же Архангельский, тут же Чесноков… В Лавре, конечно, иполняются и исполнялись все эти авторы, но вот этой калейдоскопичности в Лавре никогда не было. Отец Матфей мог так подобрать песнопения, чтобы все звучало очень органично, неким единым блоком. Слух и душа молящихся никогда не вздрагивали от резкой смены характера исполняемых песнопений, тональности. Отец Матфей, помню, на певческом семинаре говорил, что это нелегко дается. Дело в том, что сейчас в Лавре служат на праздничные службы дьякона, которые обладают всеми дьяконскими данными. А в прежние годы так не было, и служили монахи согласно своей череде, среди них были и не слишком музыкальные. Вот, отец Матфей «лепит» песнопение за песнопением, и вдруг выходит дьякон и возглашает поперек всей этой слепленной ткани. Естественно, приходится, отталкиваясь от него, далее развивать богослужение.
Помню еще, как рассказывал уставщик левого хора: сколько раз я подхожу к отцу Матфею в конце вечерни на Всенощном бдении спросить у него, какое будем петь «Хвалите…», чтобы подготовить ноты, а он говорит: «Подожди, еще не дожили». У отца Матфея было очень развито чувство органичности богослужения. В качестве примера приведу еще его собственные слова. Выходит он из Троицкого собора, где акафист читал один лаврских монах, и спрашивает у семинариста, который его водил (помогал передвигаться):
– Ну как читает монах, хорошо?
– Ну да, да, батюшка, хорошо, — отвечает студент.
– Скажи, как здорово?
– Да-да, батюшка, здорово.
– А скажи, как не подходит к Троицкому собору?
– Да, батюшка, не подходит.
Голос этого монаха – абсолютно барочный, и он никак не вписывался в строгий интерьер Троицкого собора. И вот это ощущение гармоничности, наряду с молитвенностью, тоже было очень развито.
Единство лаврского богослужения создавалось и подбором репертуара, и путем «воцерковления» некоторых песнопений, которые, вообще-то, не очень церковно звучат. Коль скоро я коснулся репертуара, то вспоминается, как на одном из певческих семинаров, которые раз в два года проводились при Московской Духовной Академии, начиная с середины 90-х при участии отца Михаила (Фортунато). Один из семинаров был посвящен проблеме так называемых концертов, то есть тех произведений, которые исполняются на Литургии во время причащения духовенства. Было прочитано несколько докладов о том, что исполнять концерты на Литургии не следует, что они мешают духовенству причащаться, что они выбивают из сосредоточенного состояния молящихся, которые тоже готовятся ко причастию, что они изначально создавались не для богослужения, что Священный Синод в XIX веке несколько раз издавал указы, которые запрещали исполнение концертов во время богослужения. Но все равно защитники концертов, а в основном это были регенты архиерейских хоров, не сдавались. И вот, встает женщина, регент такого хора и спрашивает: «А отец Матфей поет концерты?» Наступает некоторая пауза…потому что отец Матфей действительно пел концерты, но никто не спешил отвечать: «да, поет». В чем же причина? А причина в том, что, во-первых, у отца Матфея был ограниченный репертуар этих концертов. Второй момент, это как он их исполнял. Например, на Богородичные праздники часто звучало «Милосердия двери» Маслова – это же, фактически, молитва. Тот принцип напевности, о котором отец Матфей говорил, он вкладывал и в эти концерты. И еще один существенный момент: концерты эти никогда не были кульминацией лаврского богослужения, как это часто бывает при кафедральных соборах. Кульминацией лаврского богослужения были Всенощные бдения. Всенощные бдения – это средоточие всей лаврской молитвы, мне так кажется. И сам отец Матфей говорил на певческих семинарах, а именно – на семинаре, который был посвящен Всенощному бдению, что «бдение – наш дар Христу, поэтому мы все силы, все наши таланты должны вложить во Всенощное бдение. А в Литургии Христос Сам Себя нам дает». И поэтому лаврское богослужение – это ни с чем не сравнимое явление Русской Православной Церкви.
В масштабах года средоточием богослужебной жизни Лавры является Страстная седмица. И, достаточно смело, может быть, скажу, но мне кажется, что, если студент Семинарии и Академии, учась здесь долгие годы, не посетил достаточное количество лаврских Всенощных бдений, не помолился в Страстную седмицу в Лавре, то он почти не учился в Лавре. Так же и прихожанам, хотящим постичь суть Лавры, можно только посоветовать активно посещать лаврские Всенощные бдения и Страстную седмицу – это средоточие лаврской молитвы.
Я вновь вернусь к тому, о чем сказал вначале, о том, что упрекают, в том числе и радио «Радонеж», что оно часто дает передачи об отце Матфее, что у нас много и других уникальных личностей. Это, безусловно, так, но, говоря об отце Матфее, мы пытаемся сказать о лаврском пении, лаврском богослужении, им созданном. Все, кто были причастны лаврскому богослужению, главным образом, до конца 90-х годов, никогда не смогут его забыть, и они не могут о нем не говорить. Коль скоро у человека есть возможность сказать об этом явлении, он будет говорить, пока он жив. И, естественно, будет говорить об отце Матфее, потому что именно он во многом определил облик лаврского богослужения.