Игумен Силуан (Туманов)
В данной статье автор с благодарностью и благоговением вспоминает о жизни и плодотворной деятельности архимандрита Матфея (в миру — Лев Васильевич Мормыль; 1938—2009), сыгравшего столь значительную роль в деле сохранения и упрочения традиции богослужебного пения в Русской Православной Церкви, выведения его на качественно новый, высокий уровень, так что даже спустя много лет после его кончины, вне сомнений, останется материал для ревнителей и исследователей его творчества.
Сегодня, спустя более трех лет после блаженной кончины архимандрита Матфея, становится особенно заметной парадоксальность его служения, соединяющая и апостольскую ревность о подлинном благолепии богослужения, и традиционность Московской школы, и одновременно новизну музыкального стиля. Не имеющий дирижерского образования, отец Матфей стал выдающимся дирижером и руководителем известного в мире хорового коллектива.
Не создавший масштабных собственных сочинений, он в то же время является автором многочисленных произведений, которые благодарно поются многими церковными хорами. Не практиковавший традиционных форм старчества, он стал духовным отцом и наставником для сотен своих хористов. Священнослужитель, духовный композитор, аранжировщик, заслуженный профессор Московской духовной академии, кандидат богословия, член Синодальной богослужебной комиссии РПЦ, старший регент хора Свято-Троицкой Сергиевой лавры, руководитель объединенного хора Свято-Троицкой Сергиевой лавры и Московских духовных академии и семинарии — эти послушания и звания лишь слегка очерчивают канву его жизни, всецело посвященной Православной Церкви.
Будучи пастырем с многолетним стажем, музыкантом, впитавшим уникальные традиции разных регионов России, архимандрит Матфей соединил глубоко церковный подход к богослужебному пению с тщательным отбором репертуара, позволившим создать новый, узнаваемый и востребованный отнюдь не только на монастырском клиросе стиль, который еще долгие годы будут называть «матфеевским». Для многих людей, как в нашей стране, так и за рубежом, русское церковное пение ассоциируется именно со звучанием хора Троице-Сергиевой лавры. Более тридцати лет о. Матфей руководил хорами в обители преподобного Сергия Радонежского.
За это время им была создана своя школа церковного пения, сделаны переложения многих песнопений на различные распевы, получившие название лаврских. Сотни воспитанников Московской духовной семинарии и академии пели под его началом. Многие из них, являясь в настоящее время священниками и архиереями в разных областях нашего Отечества и за его пределами, продолжают дело своего учителя — несут Богу и людям традиционное православное пение. «Его творчество было священнодействием, — говорит известный московский регент Алексей Пузаков, руководитель Синодального хора, — он был очень индивидуален и очень убедителен. Создал свой стиль — высокий, музыкальный, духовный и одновременно очень лирический, тонкий. Это был музыкант, личность огромного масштаба, равного которому трудно найти. Его можно поставить в один ряд только с самыми выдающимися церковными музыкантами, такими как Николай Матвеев, а из мастеров ушедшей эпохи — такими как Николай Данилин или Александр Кастальский.
Что-то было пророческое в звучании его хора, да и видом своим он напоминал пророка. Что-то было в этом от танца царя Давида перед ветхозаветным Ковчегом».
«Такие люди рождаются, может быть, раз в сто лет, может быть, раз в тысячу лет. Это был самородок, который обладал талантом от Бога и этот талант приумножил. <…> Как профессор он был интеллектуальнейшей личностью, — вспоминает ректор Московской духовной академии и семинарии архиепископ Верейский Евгений. — Как регент он трудился не покладая рук. <…>
В последние годы он с трудом ходил и дирижировал сидя. Именно так, сидя в кресле, он вдохновенно дирижировал и на интронизации Патриарха Кирилла, а потом, превозмогая сильную боль, пересел из кресла в коляску, на которой обожавшие его студенты повезли к лифту.»
Собственное музыкальное творчество архимандрита выделяется отнюдь не изысканностью гармонии или иными обращающими на себя внимание качествами. Она проста и всегда невероятно уместна и удобна за богослужением и для пения, и для восприятия и молитвы. Количеству великолепных гармонизаций, переложений и обработок старинных напевов и сочинений великих мастеров прошлого, сделанных отцом Матфеем за четыре десятилетия, можно удивиться. Работоспособность «бати», как ласково называли его певцы хора, до последних дней его жизни поражала и всегда была добрым примером для знающих его людей. При этом он избегал подписывать свои переложения, как правило, ставил инициалы или просто указывал название напева.
14 декабря 1967 г. на Филаретовском вечере объединенный хор Лавры и Академии под управлением иеромонаха Матфея (Мормыля) исполнил несколько церковных песнопений4. Это одно из первых упоминаний о концертной деятельности хора Академии «у Троицы», вскоре ставшего знаменитым в России и далеко за ее пределами, хора, который в течение долгих советских лет был одним из немногих звучавших голосов русского Православия.
Возможно, этот знаменитый хор никогда не получил бы и малой доли своей известности, если бы не талант и выдающиеся музыкальные данные его регента — архимандрита Матфея (Мормыля), более трех десятилетий управлявшего им и в Лавре, и в разных городах мира.
По свидетельству самого отца Матфея, глубокой музыкальностью отличались многие члены его семьи. «В моем роду я представляю уже четвертое поколение певчих. Мамочка моя до сих пор поет на клиросе (у нее контральто), хотя ей уже девяносто один год. Дедушка начинал в местном станичном церковном хоре, затем оказался в конвое наместника Кавказа — генерал-губернатора графа Воронцова-Дашкова. При нем был конвой, почетный, видимо, и хор (собственно, хор и составлял этот конвой). Это был знаменитый мужской хор, которым руководил Михаил Калатилин. Дедушка был его помощником. Потом он окончил Тифлисскую консерваторию и стал оперным певцом. В 1913 году, как раз в год 300-летия дома Романовых, он пел Ивана Сусанина в «Жизни за царя» Глинки на сцене тифлисской оперы»5.
В раннем возрасте был приобщен к церковному пению и будущий священнослужитель. «В 1945 году семи лет я пошел в храм, в алтарь и на клирос. Стал приобщаться к пению, подсказывал и помогал слепым певцам. У нас в станице и сейчас еще живы две слепые певчие: Анна Михайловна Калашникова и Елена Сергеевна Касьянова — уже совсем старенькие, обеим за восемьдесят. Как прекрасно вели они клирос! Слепые певчие составляли как бы костяк ежедневной службы. Был в церкви и праздничный хор. В нем участвовали моя мама и те, которых учил дедушка. Я, конечно, очень полюбил клирос. Быть на службе — это же, как говорится, вариться в общем котле: не пребывать в созерцании, а участвовать в действии. Это так захватывает! Ведь судя по второй главе Типикона, даже служащий священник должен стоять на правом клиросе и участвовать со всей массой, со всем собором молящихся в службе. Сказал ектению на солее и вернись на клирос, не прячься в алтарь, нечего стасидии устраивать за иконостасной перегородкой! Не случайно преподобный Сергий похоронен у нас в Троицком соборе с правой стороны, на солее, там, где была его игуменская стасидия. Я считаю: для того чтобы человек по-настоящему участвовал в службе, ему надо помолиться, напеться, выговориться, а потом идти в алтарь читать тайные молитвы»
Здесь мы ясно видим базовые принципы столь последовательно поддерживаемого соединения священнослужения с певческим послушанием в храме. И далее в своей жизни отец Матфей неуклонно следовал этому принципу, не позволяя воспринимать пение на клиросе как внешнее музыкальное оформление храмового действа, но только как неотъемлемую часть богослужения, в которое вовлечены и служащий священник, и хористы.
Будучи студентом Ставропольской духовной семинарии, Лев Мормыль на каникулах нес послушания псаломщика и регента на левом клиросе в храме в г. Ессентуки. «На правом клиросе хором управлял диакон Павел Звоник — известный на Северном Кавказе регент (ум. 1964 г.). Некоторые его песнопения мы до сих пор поем в Лавре. И что удивительно. Он как диакон не обладал большими вокальными способностями. Но какое имел чутье музыкальное, интонацию, а его произношение — даже как диаконское — насколько проникало в душу и умиляло всех!»
Так добрая преемственность в опыте мастеров церковного пения сформировала отношение будущего регента к важным для церковного пения моментам — интонированию и дикции.
После поступления в Московскую духовную академию Лев Мормыль был назначен на послушание в хор. С 21 июня 1961 г. начал нести послушания в Лавре, а уже с 1 августа назначен руководителем «народного» хора.
В условиях разрухи пришлось все начинать с нуля. «Хора-то не было, совершенно никакого. Был хор смешанный под управлением Сергея Михайловича Боскина. Они начинали в 1946 году, когда Лавру открывали, при о. Гурии. А тут в 1961 году появилась 19 статья из советского законодательства о налогообложениях. И началось. Так их бедняг-певцов, с кем я потом начал работать, без конца вызывали в финотдел, который располагался как раз напротив Лавры. Для меня было ценно, что такой костяк был в хоре — преданный церкви. Сам регент ушел, а костяк остался. 1 августа я начал петь с народом. А на Покров — со смешанным хором».
Как вспоминает его ученик и помощник, регент хора Московской духовной академии игумен Никифор (Кирзин), «в Трапезном храме на ранней литургии он выходил в народ. Батюшка давал возглас, а отец Матфей пел за хор. Потом какая-то бабушка подойдет, за ней еще кто-нибудь — уже какая-то группа певчих образовалась, из нее и получился такой вот народный хорик».
Богатый опыт, приобретенный на клиросе и при посещении многочисленных храмов, оказал значительную услугу молодому регенту. «Практически я учился во время службы… Два года, проведенные в Академии, не прошли даром. Когда приехал сюда, в Лавру, то прежде всего ознакомился с местным Обиходом. Ведь в каждом храме существуют свои варианты одних и тех же песнопений. В Ставрополе правый хор у нас пел Бахметьева, а в будни пели все распевы наши — киевские, обычные. В Ставрополе в Андреевском соборе пели только Бахметьева, а в архиерейской церкви — все распевы, которые предписывал исполнять Патриарх Алексий I».
По свидетельству отца Матфея, почти полное отсутствие необходимого количества книг для богослужения выработало вдумчивое отношение к церковным текстам. «Каждое воскресенье от ранней литургии до пассии мне приходилось переписывать тексты стихир для моего хора. И тут же, переписывая, ставишь цезуры, распеваешь тексты стихир. Благодаря регулярному переписыванию текстов стихир, многие из них я помню до сих пор наизусть. Очень важно, что в Ставропольской духовной семинарии я приобрел навык работать, готовить стихиры, расписывать, пропевать». Последнее обстоятельство помогло отцу Матфею свободно заучивать наизусть большие отрывки из богослужения, этого же требовал он и от своих певцов.
Позитивную роль играло и знакомство с местными традициями, ставшее возможным благодаря паломническим поездкам в монастыри, славившиеся своими хоровыми традициями. «В первый год мне удалось побывать в Почаеве, слушать монастырское пение, когда там было более двухсот монахов, — перед самым гонением; в Киево-Печерской лавре — перед самым ее закрытием. Я был как раз на празднике св. князя Владимира, 28 июля. Последний раз перед закрытием был в Киевской семинарии на Акафисте св. великомученице Варваре в Андреевском соборе, когда семинарию перевозили в Одессу. Видите, как важно хоть раз в жизни посмотреть и послушать. <…> Киевские монахи пели по монастырской традиции. Вспоминаю, как почаевские монахи пели тропарь «Пред святою Твоею иконою Владычице»! Неподражаемо! Для меня это было большим счастьем. . Н а втором году я больше занимался чтением аскетической литературы. Помимо этого управлял группой в хоре — десяткой».
Обстановка в Лавре нач. 1960-х гг. была довольно тяжелой. Хрущевские гонения на Церковь давали о себе знать во всех областях. «Все тяготы, которые тогда обрушились на верующих, ощущались и в монастыре. Чувствовалось притеснение. Музей — неуправляемый — тоже на Лавру давил. Но, слава Богу! Господь помогал! Приходится только удивляться стойкости, бодрости о. благочинного — о. Феодорита, нашего о. Кирилла, о. Тихона, других наших старцев. По их молитвам создавались и особая теплота, и уют. За стеной Лавры бушевал мир. В печати развернулась жестокая антирелигиозная пропаганда, озлобленность со всех сторон. Но изнутри, сам народ, даже в городе. Что Лавра — сердце России, чувствовали даже безбожники. Они побаивались Лавры. А если сюда и приходили, то никогда не вели себя как хозяева, всегда — с опаской какой-то, будто что-то украли».
Лавра как духовное сердце России была местом особого внимания cвященноначалия. Отец Матфей много вспоминает о патриархах Алексии I и Пимене, обычаях и традициях, которые вводили почившие первосвятители. Это влияло и на его хоровые обычаи, на манеру поведения в храме. «Много работал я с хором при Патриархе Пимене — непревзойденном службисте. С ним было петь очень легко. Единственные претензии у него были к нам за то, что мы не вовремя кланяемся, когда идет каждение (то есть когда предстоятель кадит клирошан, они все обязаны кланяться). Вот тут мне попадало. Святейший вызовет в алтарь и прочесон дает: «Почему, когда священник и предстоятель кадят, хор не кланяется, не отвечает поклоном. Кадим иконам, образу Божию, а что же вы стоите?» Патриарх Пимен даже так говорил: «Регент Нестеров в Дорогомиловском соборе, известнейший, всегда жестом показывал, чтобы хор кланялся при каждении». Я и сам теперь всегда кланяюсь и всему хору делаю жест. Это — штрих, но свидетельствует о дисциплине. Святейший Пимен, бывало, стоит на кафедре, а сам зорко смотрит на хор. Следит, как кто ведет себя, и потом делает внушение: «Так нельзя себя вести»».
Многочисленные свидетельства певцов хора, работавшего под управлением отца Матфея, говорят о крайнем внимании его к слову песнопения. Иногда два часа спевки практически полностью тратились на отработку произношения богослужебного текста.
«Обладая феноменальной памятью, отец Матфей без труда цитировал целые стихиры из последований большим церковным праздникам. Вспоминается случай, когда он в качестве домашнего задания попросил выучить догматик службы свт. Николаю Мирликийскому. Никто из студентов не принял почему-то во внимание его просьбу и, разумеется, ничего не выучил. Спросив в начале занятия по списку и поняв, что все поленились, отец Матфей закрыл журнал и спокойным, но оскорбленным тоном сказал: «Пошли в о н . Все». Воцарилась звенящая тишина, охота было провалиться сквозь землю! «Пошли вон, кому говорю?!» И все ушли. с комком в горле и внутренним горением совести — обидеть именно его никто не мог себе позволить. К следующей лекции стихиру знал каждый, а престарелый уважаемый архимандрит долго извинялся перед юными студентами, что вспылил».
«Многим из тех, кто пел в хоре отца Матфея, этот навык вчитываться, вдумываться в слова Священного Писания и богослужения очень пригодился в их последующем церковном служении, а для кого-то, возможно, и предопределил дальнейший жизненный путь. Говорят, и сейчас его певчих можно почти безошибочно узнать по манере произносить возгласы, петь и читать за богослужение м . Иногда его дотошность, особенно на клиросе, казалась невыносимой, но из этой дотошности и перфекционизма многие из соприкасавшихся с ним научились очень важной вещи — осознанию необходимости погружаться в самую суть любого порученного дела, не останавливаться на простых и примитивных ответах и, вообще, — уметь видеть и понимать бесконечную глубину, многоцветность, сложность и разнообразие жизни, уметь терпеливо ждать перед тайной и жить с неразрешенными вопросами».
Будучи глубоко верующим человеком, искренним и благоговейным священнослужителем, архимандрит Матфей (Мормыль) пользовался заслуженным уважением своих современников. Несомненно, что эти глубоко духовные черты его характера повлияли и на его творческую деятельность, пронизанную духом послушания.
Отмечая незлобивость и сугубую любовь регента к богослужению, Екатерина Садикова, певчая, многолетняя помощница о. Матфея (Мормыля), говорит: «Для отца Матфея не существовало никаких личных причин, никаких обстоятельств, которые могли бы служить оправданием для нерадения к службе, и для нас это всегда было образцом. Меня всегда поражало, что какое-то невнимание, нерадение к богослужению, или к пению, или к хору отец Матфей воспринимал так глубоко, как будто это была личная обида. Он иногда просто не прощал некоторых вещей. А личные обиды он переживал очень легко, для него их, казалось бы, и не было».
«Я всегда радуюсь, — вспоминал отец Матфей, — праздник идет, в церкви люди молятся, храм полон, особенно когда весь народ запоет «Верую». Вот это потрясает, это наша радость и праздник».
Архимандрит Илия, смотритель Патриарших покоев Свято-Троицкой Сергиевой лавры, хорошо знавший отца Матфея, говорит о нем так: «Вся братия и я тоже большой пример с него взяли в назидание: он был очень трудолюбив, он жизнь свою отдавал полностью для Церкви, для монастыря, для духовных школ. <…> Когда я приходил к нему в келию, он всегда писал разные ноты, расписывал разные напевы, перерабатывал… И проводил спевки. . П о всему миру разносили напевы нашей Лавры, напевы отца Матфея. И что интересно, многие наши старцы в семидесятые годы роптали на отца Матфея, что он как бы вводит нововведения. Им казалось, что нужно бы петь по-простому, а отец Матфей любил красивое пение, хоры были мощные, ребята были такие солидные (семинаристы в те времена)».
Однако Господь удивительным образом дал ответ ропщущим монахам. Однажды к отцу Илье подошла «группа людей, лет шестидесяти-семидесяти. Они сказали мне: «Отец Илия, мы из лесов Архангельских, ИПЦ — Истинная Православная Церковь, «тихоновцы» так называемые». Практически в первый раз они попали в храм. А до Лавры они заехали в Псков, но как-то там на них впечатле-ние не произвела служба. У нас же попали на службу в воскресенье Недели Крестопоклонной: середина Великого поста, когда в центр храма выносится крест. Отец Матфей тогда уже имел прекрасные хоры, которые исполняли красивейшие подобны, стихиры, другие песнопения. И эти люди мне сказали: «Отец Илия, мы впервые услышали такое красивое ваше пение и из Церкви мы уже никогда не уйдем!» Я так был поражен этими словами: люди жили в лесах! Никогда не слышали партесного пения и так они мне ответили! И тогда я нашим некоторым старцам, которые были против отца Матфея за то, что он вводит новое партесное пение, сказал: «Видите, как людей коснулась благодать Божия через пение!» < . > Был у нас еще и другой случай. Один мальчик, сынок члена Политбюро (в советское время высшая власть в Кремле — это Политбюро), попал на экскурсию в Лавру. На буднях, попал в Трапезный храм, где шла служба. И вот, как он нам потом рассказывал (его имя в крещении Павел): он вышел из храма, и уже в душе его зародилась вера. Потом он потихоньку начал посещать храмы вокруг Москвы (их ведь охраняли, слежка была) и принял где-то под Москвой, в глуши, крещение. Принял крещение и, обладая красивым голосом, был очень музыкальным. Он начал приезжать к отцу Матфею петь в хор. Я удивляюсь, но отец Матфей не побоялся его принять в хор (не оформлял, просто петь, тот приезжал как любитель), пел по воскресным дням и великим праздникам. А потом ему захотелось поступить в семинарию. Когда речь зашла о семинарии, родители буквально встали на дыбы. Родной отец написал заявление своим соратникам: «Прошу помочь перевоспитать моего сына». До армии его в семинарию не допустили, а он отслужил армию, свободно поступил в семинарию, отлично ее закончил, женился, венчался, сейчас — хороший протоиерей, служит в Москве. Такова промыслительная воля Божия».
«Все большие события церковные, начиная с 50-х гг., большие церковные праздники, — все проводились в Лавре. Соборы церковные, избрание Патриарха Пимена, похороны Патриарха Алексия, — везде красиво пели хоры отца Матфея! Интронизация Патриарха Пимена в Лавре происходила — всё сопровождал хор отца Матфея. Архиерейские соборы наши, все церковные события, например, такие как конференции «За мир и разоружение!» (сейчас мы осуждаем их, а тогда они проводились в Лавре), «Все религии мира», все православные собрания, проходившие в Лавре, — на все эти мероприятия отец Матфей готовил свой хор. Уже не говоря о том, что каждое лето и каждую осень — праздник преподобного Сергия. У него были сводные хоры — в Успенском соборе поют два мощных хора, а потом все певчие, человек сто двадцать, собираются на площади у Лаврской колокольни. Это красотища, молебен преподобному Сергию, сопровождаемый таким сводным хором! Необыкновенно!.. Еще было большое событие — Тысячелетие Крещения Руси. Отец Матфей собрал большие хоры, сопровождал все мероприятия праздника. Раньше не было Храма Христа Спасителя, только Елоховский Патриарший собор, и все. И все торжества Тысячелетия Крещения Руси проходили в Лавре, заседания были в Трапезном храме, при которых пели большие сводные хоры отца Матфея. Это было очень красиво и наглядно.
Отец Матфей не искал ни славы, ни чести, у него было одно — служба Церкви, он был полностью погружен в пение. Пение — это призывающая благодать. Господь призывает к покаянию, к вере разными путями. Кого — через скорби, болезни, смерть родных. Кого — через церковь: вошел в храм неверующим, вышел — верующим. На богослужении благодать касается сердца человека. Кого — через пение, через проповедь священническую.
Все большие события церковные без отца Матфея не происходили. Например, братские похороны. Отпевание всегда превращалось в праздник. Но ведь так оно и есть, потому что для верующего православного христианина нет смерти, есть только вечная жизнь, переход».
О богословской грамотности великого регента свидетельствует тот факт, что в марте 1984 г. архимандрит Матфей был удостоен звания доцента, а уже в январе 1988 г. утвержден в звании профессора кафедры литургического богословия и богослужебного пения.
Общецерковное признание богословского таланта отца Матфея привело к тому, что в «преддверии празднования 1000-летия Крещения Руси была создана богослужебная группа из грамотнейших священнослужителей, которые занимались подготовкой богослужебных текстов и специального чинопоследования к самому празднику. Войти в состав этой группы был приглашен и архимандрит Матфей. Позднее, с 1989 г., богослужебная группа была преобразована в Синодальную богослужебную комиссию, в составе которой отец Матфей участвовал в составлении и редактировании новых богослужебных текстов, а также в решении других литургических вопросов».
Из свидетельств самого отца Матфея становятся очевидными основные принципы его хоровой деятельности:
- уважение к традиции церковного пения, готовность постоянно сверять свои действия с опытом других регентов;
- готовность экспериментировать, брать из разных традиций главное, понимая это главное как соответствие духу богослужения24, ежедневная работа по собиранию репертуара;
- постоянная, тщательная работа с текстом произведения на спевках;
- готовность к творческой работе с данным коллективом, а не стремление сочинять для некоего «идеального» хора;
- восприятие хора как части богослужебного действия, а не музыкального оформления, исполняемого неверующими певцами безотносительно к тексту и сути богослужения;
- отсюда и восприятие хорового пения как формы священнослужения, уместность и необходимость участия священнослужителя в чтении и пении в храме.
Согласно высказыванию известного исследователя знаменного распева В. Н. Мартынова, «в определенных церковных кругах существовала тяга к старым монастырским распевам. Ярким представителем этой тенденции можно считать большого знатока и пропагандиста монастырских распевов, регента Троице-Сергиевой лавры архимандрита Матфея (Мормыля)». Действительно, именно творческая пропаганда знаменного и старинных монастырских распевов отличает деятельность о. Матфея. Более того, его композиторская деятельность естественно вытекает из многолетней работы по собиранию и обработке обширного певческого материала, бывшего до отца Матфея лишь локальным достоянием, неизвестным большинству монастырей и храмов России.
Н. Г. Денисов, доктор искусствоведения, доцент Московской государственной консерватории, начальник Отдела филологии и искусствоведения Российского государственного музыкального фонда, член Союза композиторов России, вспоминает: «Он поразил меня своей музыкальной эрудицией, и я никого не знаю из людей, которые знали бы так историю русского церковного пения Синодального периода. Он знал все издания музыкальных сборников: в каком городе этот сборник издан, в каком количестве экземпляров, для какого хора — женского, мужского, смешанного, в узком или широком расположении голоса в этом сборнике представлены.».
Как говорил сам о. Матфей, к композиторской деятельности его подтолкнула необходимость работать с «подобнами» — особыми напевами, предписываемыми Типиконом для исполнения стихир, имеющих единое ритмическое строение. «В 1961 году, к празднику преп. Сергия мне поручили подготовить стихиры преподобному. Надо было пропеть стихиры на подобен «Свыше званный» — именно на подобен, а не просто на напев четвертого гласа. Надо было искать материал, чтобы перекладывать тексты стихир. Я сделал все, что полагалось. < . > Для меня, конечно, пробным что ли камнем были стихиры из службы Русским святым на великой вечерне, там, где поются «Земле русская», «Русь святая» на подобен «Доме Евфрафов». Напевы этого подобна у меня были разные. Наш местный напев, из Гефсиманского скита, который мы поем, я записал от схиархимандрита Иосии — старца. Потом мне пришлось взять напев КиевоПечерский, но не в Оптинской редакции, а тот, что попался мне однажды на листочке. Когда я его положил на тексты, это меня заставило на все по-другому смотреть. Так возникла «Русь святая» на новый напев «Доме Евфрафов». Первый раз мы пели «Русь святую» со смешанным хором в 1963 году на престольном празднике Русским святым, под Успенским собором, там, где находится храм в честь Русских святых».
Благодаря огромной работоспособности отца Матфея практика пения «на подобен» была возрождена во многих монастырях и даже приходских храмах Русской Церкви.
В сборнике Великого поста31 отражена практика пения лаврским хором нового репертуара Обихода Постной Триоди. Начиная с 1979 г. о. Матфей подобрал более аскетичные, строгие песнопения, с большим включением знаменного, валаамского, соловецкого распевов, Зосимовой пустыни, чтобы вся служба выглядела более монолитно и цельно.
Существующий сегодня распев Троице-Сергиевой лавры — это тоже в значительной степени авторская работа о. Матфея, собравшего распевы, которые были зафиксированы еще иеромонахом Нафанаилом (Бачкало). В качестве авторских сочинений о. Матфея можно упомянуть и многочисленные его переложения музыкальных текстов, предназначенных для смешанного хора, на исполнительский состав мужского хора, которые обычно содержат в себе существенные изменения исходной хоровой партитуры. Можно утверждать, что главной заслугой архимандрита Матфея (Мормыля) в сохранении традиций и развитии богослужебного пения явилось его особое, бережное отношение к старинным монастырским напевам, к выравниванию всего репертуара хора по традиционным песнопениям, составляющим единое богослужебное целое, не допускающее концертного эффекта развлечения в храме.
«Отец Матфей был воссоздателем церковно-певческой традиции дореволюционной России и основателем особенной, лаврской певческой традиции, которая в тяжелый и сложный период «советского плена» Русской Церкви явилась на долгие годы образцом, неким эталоном молитвенного певческого обращения к Богу».
Николай Сергеевич Георгиевский, профессор, первый регент Патриаршего кафедрального собора — Храма Христа Спасителя, подчеркивает, что эта традиция была результатом глубокого проникновения в опыт своих великих предшественников. «Отца Матфея я хорошо знаю очень долгое время — с 1960-х годов, когда он сам еще учился, регентствовал у нашего общего, я считаю, учителя — Николая Васильевича Матвеева. Самое главное то, что он сумел взять все лучшее, все самое личное, которое было у Николая Васильевича. И надо сказать, что у него вышло все прекрасно. Пение отца Матфея было для нас всегда тем мерилом церковности монашествующих в стенах Святой Лавры. Все записи своего хора в других государствах, которые отец Матфей сделал, сопровождая Святейшего Патриарха, по благословению священноначалия, будучи в Германии, например, или во Франции, и тот успех, который сопутствовал его хору, говорит об очень многом. Потому что специфика монастырского хора резко отличается от профессионального, и поэтому здесь именно дух преобладал над пением. И у отца Матфея всегда дух преобладал над пением! Дух Православия, дух монастыря, дух монашества в самых лучших формах, в каких он только был».
Сам архимандрит Матфей неоднократно говорил об основополагающих принципах формирования богослужебного репертуара именно в духовных, а не музыкальных категориях, подчеркивая первенство устава, а не музыкального вкуса. Причем это касается не только самого богослужения, но и концерта духовной музыки.
По словам великого регента, надо «провести службу так, чтобы не совестно было ни перед Богом и перед святыми, ни перед нашими распевщиками и музыкантами. Приблизить все, насколько можно, к идеалу. Ведь есть указания по поводу уставности самой службы. К примеру, прежде всего должен быть выдержан принцип организации осмогласия. Негласовые же песнопения: Херувимские, «Милость мира» необходимо приблизить к этому принципу, в соответствии, конечно, с русской традицией. Дальше. Поскольку для мужского хора почти не было репертуара (кроме Литургии, сборник Е. С. Азеева на четыре голоса), мне пришлось, простите за выражение, «перелопатить» всех наших корифеев: А. Д. Кастальского, П. Г. Чеснокова, А. В. Никольского и прочих. Необходимость заставила. Помимо постоянного участия в богослужении хору поручается петь на разного рода торжествах, праздниках, юбилеях, концертах. С чем ты придешь? Значит, при подготовке к торжеству надо выбрать то, что лучше звучит в концертном исполнении. Например, «Свете тихий». Какое выбрать? В тексте этого песнопения есть назидательная тематика о Христе: «Свете тихий — Христос»; или о Троице — «Отца и Сына и Святаго Духа пет быти гласы преподобными» и т. д. Я начинаю искать. Одно песнопение — не понравилось. Посмотрел первый номер киевского распева А. Кастальского (в подстрочнике есть советы самого композитора), как его можно приспособить для мужского хора. Далее — «Свете тихий» А. Никольского или Н. Иванова-Радкевича, «Воскресение Христово» П. Чеснокова (из Всенощной, киевского распева). Смотришь, избранные песнопения, с одной стороны, отвечают потребности службы, а с другой — их можно включить в концерт. Я имею в виду не собственно концертный стиль. Здесь очень важно, как преподнести материал, чтобы оцерковить слух и сердце слушающего, чтобы лицо церкви показать в тех условиях, когда нет икон, когда интерьер совершенно другой. Я это на собственном опыте особенно остро почувствовал 12 февраля 1988 года во время нашего участия в торжествах, проходивших в Париже в здании ЮНЕСКО, в ознаменование 1000-летия Крещения Руси. Предстоял концерт. Мы начали репетировать в пустом зале. Я не мог просто найти звучание хора, как будто его подменили. Здание ЮНЕСКО это же не храм. К концу нашей репетиции староста Елоховского собора Николай Семенович Капчук принес эмблему 1000-летия — хоругвь с изображением св. князя Владимира. Как только он поставил на сцену хоругвь и вокруг нее расположился хор, он сразу преобразился. Все пошло! Песнопения зазвучали! Принимали нас тепло, с пониманием. Есть еще одна сложность при подборе репертуара для мужского хора. В отличие от смешанного, в мужском хоре не все может так красиво звучать, как того хотелось бы. К примеру, «Свете тихий» А. Кастальского».
Особое отношение регента к пению как к «богословию в звуках» отмечал протоиерей Александр Шаргунов, настоятель храма свт. Николая Чудотворца в Пыжах. По его мысли, именно это помогало отцу Матфею легко находить нужный, далекий от панибратства, но естественный тон общения со своими певцами. «Мы говорим, что Троице-Сергиева лавра — столица нашей Церкви. Можно сказать, что хор, который создал отец Матфей, — голос Лавры, голос всей Церкви. В мире, погибающем от уныния, Церковь поет, как пела она от начала, от Христа, от апостолов, и как будет петь до конца. Целожизненный труд отца Матфея — это событие и явление. Иконопись называют «богословием в красках», а здесь богословие — в звуках, в пении. Отец Матфей был богословом, поэтому он и исполнил заповедь: «пойте Богу разумно». Отец Матфей преподавал не церковное пение, а Священное Писание Нового Завета, которое, у меня было впечатление, он знал на церковнославянском языке наизусть! < .> Невольно вспоминается еще, как принимали мы с ним экзамен по Новому Завету. Было три группы четвертого курса семинарии, более семидесяти человек, и к каждому отец Матфей обращался не по фамилии, а по имени: Саша, Сережа, Костя, Володя. Меня это поразило: чтобы знать всех по имени, надо, по крайней мере, иметь достаточное общение с ними, а на занятиях с этими студентами он встречался лишь два раза в неделю! Отмечу, что это обращение по имени у отца Матфея было очень естественным, как естественно это бывает у отца к родным детям. Эта естественность, эта простота, эта открытость были, наверное, его определяющими чертами. В подтверждение известной истины: чем значительнее человек, тем более он прост, тем естественней в общении. Видно было, что отец Матфей любил молодежь, и молодежь любила его: то ли он, заражаясь от нее, то ли заражая ее духом не знающей старения веселости. Той веселости, которая знает, что есть Бог. «А кто весел, тот да поет», — говорит апостол»35. Ученики архимандрита Матфея также подчеркивают глубоко церковное отношение регента и к самому процессу пения, и к воспитанию певцов. Ректор Санкт-Петербургских духовных школ, епископ Гатчинский Амвросий вспоминает: «Отец Матфей научил нас молиться. Он научил нас любить богослужение и понимать его так, как никто, наверное, не смог бы научить. Он был человеком суровым, с одной стороны. И все, кто прошел через его школу, помнят его крепкий кулак, его несгибаемую волю. Помню, как он любыми путями умел добиваться своей цели — и в области пения, и когда защищал свой коллектив или кого-то из этого коллектива (отстаивал студентов семинарии). И вместе с тем он был удивительно любвеобильным человеком. Это проявлялось не только в его таком кавказском гостеприимстве, которое испытывал всякий человек, который приходил к нему и переступал порог его келии, — это чувствовалось по его подлинному отношению к человеку. Его любовь была лишена сентиментальности, какой-то слащавости, сюсюкания. Эта любовь была настоящей любовью отца к своему ребенку, отца к детям. Она была строгой, подчас суровой. Он никогда не вел к себе, он никогда не пытался быть каким-то гуру, авторитетом. Он никогда не заявлял о своем духовничестве. Но это был по-настоящему старец и особого рода духовник, который собрал у своего гроба тысячи людей, тысячи учеников. Он сохранил монастырские напевы многих обителей, закрытых в те страшные годы, а потом, когда эти обители снова возвратились к своей молитвенной жизни, — эти напевы как бы плавно перетекли и на Соловки, и на Валаам, и в Киево-Печерскую лавру.».
Большое значение отец Матфей придавал качеству хоровой спевки. «Бесконечно преданный возложенному на него послушанию, даже будучи уже пожилым человеком, до последних дней он находил в себе силы подняться с одра болезни, чтобы управлять хором, провести очередные спевку или лекцию»37. Вынужденный работать с непрофессионалами, причем постоянно меняющимися, он выработал особую манеру работы со строем, дикцией, интонированием. «Я всю жизнь работаю над натуральным строем, и благодаря этому мне удается добиться результатов. Когда несколько голосов сводишь воедино, может быть, один из них поет препротивно, но вот какой-то маленький голосок зазвучал, к нему подстроились другие, глядишь — уже совсем другая картина. Система проста: на каждой репетиции один поет, остальные слушают. Затем начинаем все вместе, всем хором анализировать, что получилось удачно, а что нет, и почему. Так от репетиции к репетиции, сравнивая, сопоставляя результаты, учась на ошибках своих и других, ступенька за ступенькой мы продвигаемся вперед. Знаете, как говорят, и мытьем, и катаньем. Хористам я советую работать, как выражаются, по принципу Станиславского: чтобы они ушами смотрели, а пели глазами. Что я имею в виду? Лицом человек должен петь: надбровники, носовой резонатор и тут же корни верхних зубов (верхняя же челюсть пористая, а нижняя сплошная). Теперь о характере дыхания. Я новичку говорю, что если поставить палец между верхними зубами и нижними — получается щель, через которую он и дышит. Именно сюда, выше этой цели должен подаваться звук. Не знаю, моя эта система или нет. Но благодаря ей мне удается хор удержать в тональности, не дать ему потерять мобильность. Когда певец почувствует, будто он играет на готовом настроенном инструменте, пальцы его идут по клавишам или по струнам, само собой все и выходит. Далее по поводу интонации. Я работаю по принципу К. Пигрова и П. Чеснокова, основываясь, как уже говорил выше, на интонациях натурального строя. По восходящей и нисходящей — одни и те же ноты. Это своего рода Горовосходный холм. И там, как в древнерусском церковном звукоряде, где идет сцепление согласий — трихордов. Это очень выручает на полутонах. Когда мы поем знаменный распев, то эти полутоны мне и нужны. Мы ходим как по лезвию. А я ведь строю интонацию в пении на том, чтобы у меня за счет верхней челюсти, выше корней верхних зубов, благодаря нёбу — собирался звук. И чтобы он не уходил ниже верхних зубов, чтобы был — как под колоколом. Тогда можно добиться именно церковной интонации. И действительно, тогда выходит — как киригма — благовестие, возглашение. Только за счет этой части резонаторов можно чего-то достигнуть».
Важным вкладом прославленного регента в развитие православного пения можно признать и особое отношение архимандрита Матфея к обиходным песнопениям, характерным для того или иного монастыря или храма. Несмотря на то что отец Матфей обогатил свой репертуар десятками сложнейших произведений российских композиторов разных эпох, особое внимание он уделял исполнению Обихода церковного пения, простейших музыкальных композиций, составляющих костяк любого богослужения.
«Все-таки проба любого хора — Обиход. Если у регента есть любовь к Обиходу, то это сразу выявится в хоре, насколько он церковен. Все, что необиходное, требует большой фильтрации, пересмотра. Иными словами, все должно «подгоняться» к манере Обихода».
Отсюда и особое внимание к культуре возгласа, совершения богослужения, которая должна быть у священников. «Священник за службой должен быть Архистратигом, а все — Ангелами», — говорил о. Матфей. Это означало общую нравственную вовлеченность служащих и поющих в процесс богослужения. «Когда ты поешь, учти, что ты должен и читать, все-таки звук должен быть слугой слова».
В завершение особо отметим заслугу архимандрита Матфея в возвращении уставного богослужения в Русской Церкви и проверенных временем богослужебных обычаев. Уже упоминавшийся нами архимандрит Илия также вспоминает, что «отец Матфей завел в нашей (Троице-Сергиевой. — И. С.) Лавре такой старый дореволюционный обычай: на пении «Херувимской» два хора — правый и левый (он свой хор разделял на два хора) выходили перед алтарем и пели — «Херувимскую», «Милость мира» и т. д. Так красиво и впечатляюще это было, особенно когда архимандрит служит, открыты Царские врата, — незабываемое впечатление».
Примечательно, что, будучи неустанным проповедником русских старинных распевов, отец Матфей довольно прохладно относился к идее внедрения в Церкви византийского исонного пения. «Все-таки, в каждой церкви — свое пение», — говорил он. «Вместе с тем, то, что сделал св. Иоанн Дамаскин, какие канонические нормы поставил, — все мы и должны отвечать этим нормам настолько, насколько можем. Я считаю, что церковное пение — это богослужение. Распев принадлежит Церкви (не о. Матфею), икона принадлежит Церкви, композиция иконы принадлежит Церкви — если все это соответствует каноническим нормам. Поэтому и пение должно быть богослужением. Поя — служи! Служа — пой!»
Как отметил один из биографов великого регента Н. Г. Денисов, отец Матфей сделал великое дело: «он создал музыкальное лицо Русской Церкви советского периода. И подвиг его заключался в том, что он на этом поприще подвизался в трудные советские годы, когда это не поощрялось, когда это не приветствовалось»43. Не случайно даже земляки архимандрита Матфея отдали дань уважения своему знаменитому станичнику: «В станице Архонской решением Собрания представителей станицы улица Далибанды была переименована в честь архимандрита Матфея (Мормыля)».
У о. Матфея осталось множество почитателей и сподвижников, хранящих о нем добрую память. Сочинения архимандрита Матфея начинают издаваться нотными издательствами, однако это лишь незначительная часть того, что хранится в частных архивах и в репертуаре Лаврского хора. Будем надеяться, что все музыкальное достояние прославленного регента со временем станет доступным широкому кругу церковных певцов.